Танкист-штрафник [с иллюстрациями] - Владимир Першанин

Жизнь на переформировании текла своим чередом. Однажды Леня Кибалка предложил мне и Славе Февралеву сходить в село на танцы. Мысль нам понравилась. В голове зашевелились обычные в таких случаях мыслишки. Знакомимся с заскучавшими девицами, идем к ним домой, стол, водка, ну, и дальше все остальное.

Меня нарядили в английскую шинель, достали погоны с настоящими медными звездочками, одолжили приличную шапку. Февралев надел новенький бушлат, перетянутый портупеей с трофейной кобурой, начистил до блеска сапоги. Леня Кибалка сильно не выделывался, зато сумел достать фляжку спирта и полукилограммовую пачку сахара.

Деревенька находилась за четыре километра. Ротный Хлынов отпустил нас до утра под свою ответственность и пожелал удачи. За командира взвода оставили Гришу Захарова, младшего лейтенанта из пополнения, которого обязали в случае тревоги срочно отправить за нами посыльного.

Вышли в темноте, когда закончились занятия. Ради такого случая пожертвовали даже ужином. Снега было немного, но морозец поджимал. Кругом ни огонька, словно все вымерло. Попробовали прибавить шагу, но стали спотыкаться на колдобинах. Через час я усомнился, существует ли вообще деревня.

— Она хоть как называется? — спросил я у Лени.

— Не знаю. Тебе не все равно? — огрызнулся подчиненный.

— Если заблудимся, спирта хрена с два получишь, — пригрозил младший лейтенант Зима.

Кибалка что-то буркнул в ответ, шлепали в молчании еще с полчаса.

— Вот она, — вдруг крикнул Леня. — Я же говорил!

«Она» оказалась деревянным крестом. Небольшое сельское кладбище, а за ним темнели закопченные печи — все, что осталось от домов. Впрочем, кое-где виднелись строения и темнели буграми землянки. Подошли к клубу, возле которого топтались двое подвыпивших лейтенантов. Как я понял, один собирался уходить, а другой тянул его обратно, что-то обещая. Мы прошли мимо и, войдя в клуб, громко поздоровались.

Не знаю, что раньше размещалось в этом каменном пустотелом помещении, с высоченными стенами, но в декабрьской морозной полутьме выглядело оно весьма неуютно. При свете двух-трех керосиновых ламп разглядели просевший, кое-как залатанный потолок. На кирпичах проступал иней, а температура была такая же, как на улице. Ни черта себе заведение! И надо было в этот амбар за четыре километра тащиться?

Окутанные пеленой пара от дыхания, топтались темные силуэты. Может, танцевали, а может, грелись. Баянист наигрывал что-то веселое, но сильно фальшивил. Еще я разглядел небольшую печурку и лавку, на которой сидели несколько девушек в плюшевых шубейках, пальто и бушлатах. Кроме музыки, слышался непрерывный треск разгрызаемых семечек и женский смех.

Кибалка еще по дороге разъяснил ситуацию. В деревне живут местные и эвакуированные. Местные девчата дерут носы. «Москалей» не слишком жалуют, а эвакуированные, те — попроще. В общем, надо искать эвакуированных.

В нашей компании специалистов по знакомствам не было. Кибалка, бойкий и уверенный среди ребят, терялся в общениях с женщинами. Он переписывался с подружкой из Челябинска, с которой познакомился в августе во время командировок за новыми танками. Это была единственная женщина в его жизни, и вот Леню от тоски потянуло на подвиги. Мой опыт общения с женским полом ограничивался немногими случайными встречами на войне. Слава Зима смотрел на холодный, клубящийся паром амбар с недоумением.

Мы немного потоптались у входа, потом поговорили с ребятами из нашей танковой бригады. Они вели себя излишне развязно, мне не понравился их громкий смех и преувеличенное оживление при виде нас. Кроме того, они были выпивши, хотя и не так сильно, как два лейтенанта у входа.

— Ладно, пойдем посидим. — Я взял в руки инициативу, и мы пристроились на качающейся скамейке в уголке.

Посидели минут десяток, начали замерзать. Девушек было много, но и кавалеров хватало. В полутьме трудно было различить лица, и я боялся попасть в неловкое положение, нарвавшись на «старушку» лет за тридцать.

— Пошли выпьем, — не выдержал Слава Февралев.

Вышли из клуба и сделали по несколько глотков ледяного спирта. Закусили кусочками сахара. Сержант Кибалка набрал пригоршню снега, понюхал, выругался:

— Обоссали все!

Пошел искать снег почище, долго оттирал ладони. Потом вернулись в клуб. Я пригласил на танец девушку, но через пару минут убедился, что ей лет шестнадцать. Пробовал шутить, девчонка улыбалась, кивала, но, когда гармонист захлопнул меха своей потрепанной гармошки, я с облегчением вернулся на свое место. Кибалке тоже со знакомством не повезло. Девица оказалась слишком бойкой, разглядела сержантские нашивки и сообщила, что вообще-то она дружит со старшим лейтенантом, командиром роты.

— Чего ж ты со мной пошла танцевать? — спросил Кибалка.

— Мой что-то задерживается.

— Письмо, наверное, жене пишет, — не растерялся Леня.

— Он неженатый. Думаешь, если всякие небылицы сочинишь, я на тебя кинусь?

— Ладно, иди, жди своего капитан-майора. Его фамилия не Жопников, случайно?

И направился к нашей скамейке, которую мы уже успели нагреть. А несостоявшаяся подруга Кибалки крикнула вслед:

— Лебедев его фамилия. У него таких солдат, как ты, сто человек в подчинении.

В зале-амбаре заржали. Гармонист, хромой парнишка нашего возраста, попросил закурить. У нас имелась пачка «Беломора», которую экономить для дам уже не имело смысла. А когда хромой рассказал, что он воевал под Орлом и списан по инвалидности, мы немедленно предложили ему выпить. На этот раз выходить на улицу не стали. Гармонист объявил перерыв, и мы устроились в закутке на сцене. К нам присоединилась его подруга, и мы выпили фляжку впятером. Заметив наши кислые лица, она показала на девушек в бушлатах:

— Приглашайте их! Они на ремонте дороги работают. Девки хорошие, простые. Правда, в землянке живут. Ну, там придумаете что-нибудь.

Девушек было четверо. Мы с ними познакомились. К нашему удивлению, все четверо оказались из-под Астрахани. Как же вас в такую даль занесло?

— Весной в сорок втором в дорожную службу мобилизовали, — рассказывали они. — В Сталинграде работали. Когда бомбежки начались, в Саратов перебросили, а затем сюда.

— Так я же родом из Сталинграда, — обрадовался я. — Считай, земляки. Ну, что, продолжим знакомство где-нибудь все вместе?

— У нас землянка сырая, даже не разуешься, — ответила одна из девушек. — И теснотища.

— Ну, там хоть тепло? — уже обнимая ее за плечи, спросил Слава Февралев.

— Топим, печурка есть.

По дороге купили пару бутылок самогона и отправились к новым знакомым. Если клуб-амбар поразил меня дырявой крышей и клубами пара в морозном воздухе, то низкая землянка с втоптанными в растаявшую грязь сосновыми ветками оставила еще более гнетущее впечатление. Печку топила женщина лет сорока, ковыляющая на опухших ногах.

То, чего мы хотели, у нас не получилось. Слишком тесно было в землянке. Оставшаяся без кавалера девушка не давала нам уединиться (хоть в сторонке пообниматься!), истопница с больными ногами кашляла, а под сапогами хлюпала грязь. Девушкам было неловко за свое жилье. Объяснили, что раньше грязи не было, а теперь, когда протопили землянку — со стен течет и хвойная подстилка тонет.

В общем, хихикали и обжимались до утра, пели песни, а затем все вместе попили морковного чая с остатками сахара. Девчата отправились на работу, а мы в бригаду. Приглашали нас снова к себе, обещали навести порядок, тем более скоро Новый год. Несмотря на то что ночь не спали, ходили веселые, возбужденные. Делились друг с другом впечатлениями.

Через денек добыли досок, фанеры от ящиков, брезента, гвоздей. Договорились с саперами, они выделили плотника, подводу, и тот вместе с Кибалкой соорудил нары, двери, новый стол. С дальним прицелом сделали перегородку. Привезли бидон солярки, которая в селах использовалась как керосин. Чего-то в нее добавляли, чтобы меньше дымило, и заправляли лампы.

Встретить Новый год нам не удалось. Объявили, как и в любой праздник, повышенную готовность, и мы просидели ночь в машинах, время от времени прогревая двигатель. Через денек все же вырвались к подругам, потом наведывались еще несколько раз. Бабку-истопницу куда-то отсылали, а четвертая девушка под давлением подруг нам не мешала. Мы вместе встретили Рождество. Приходили и по одному, когда появлялась возможность вырваться.

На подарки девчатам, которые жили бедно, ушли все трофеи, нательные рубахи, фланель для портянок. Из фланели они шили белье, мастерили кофты с разноцветной тесьмой, а ушитые гимнастерки туго подпоясывали нарядными ремешками. Хотели нам понравиться.

А вообще, в освобожденных районах на людей тяжко было смотреть. Немцы жгли хаты со всем добром. Мужики и молодые парни ходили в штанах из мешковины. Возле брошенных позиций подбирали шинели, шапки, телогрейки, разодранные осколками, прожженные, все в крови. Стирали, обрезали, латали. А кровь трудно отмыть. Так и ходили с бурыми разводами и заштопанными дырками от пуль-осколков.